|
|
|
|
|
|||
19 марта 2024 года ушёл из жизни известный комментатор Василий Уткин Странно прозвучит, наверное, но я даже толком не помню, как и когда мы познакомились. Мне казалось, что это был один из Васиных дней рождения, какая-то круглая дата, на празднование которой он ни с того, ни с сего вдруг пригласил меня. Типа: а свободна ли ты вечером? Я тут решил свой день рождения в кругу коллег отметить, буду очень рад видеть… Подходящего подарка у меня дома не обнаружилось, кидаться его искать за пару часов до мероприятия было уже бессмысленно, и я захватила из дома декоративную подушку с затейливой вышивкой, сопроводив процедуру вручения её юбиляру пожеланиями домашнего уюта и словами: «Подушки, которую собственноручно вышила олимпийская чемпионка, у тебя, Вася, точно в доме нет!» После этого отношения и завертелись. Уткин довольно часто заезжал к нам с мужем в гости, благо постоянно проезжал мимо нашего дома, возвращаясь с работы, и как-то раз во время одной из таких посиделок спросил: «А ты совсем не помнишь, как я приезжал в ваш дом первый раз — делать с тобой интервью?» Я вспомнила. Это было самое начало 1990-х, только-только образовался «Спорт-Экспресс», Уткин же работал где-то на телевидении и действительно как-то приехал ко мне домой со съёмочной группой. Не помню, что это был за повод и о чём мы говорили под камеру, но хорошо запомнила, как в какой-то момент Вася вытащил из сумки видеокассету с записью футбольного матча, воткнул её в наш домашний видеомагнитофон и сказал: «Попробуй прокомментировать хотя бы несколько минут». Какое-то время спустя случилась ситуация, которая значительно поколебала моё отношение к Васе. Один из спортивных сайтов, учредителем и совладельцем которого он тогда являлся, повадился цитировать мои большие интервью громадными кусками, без упоминания авторства. После того, как это было проделано с наиболее нашумевшим текстом размером с газетную полосу, я не выдержала. Позвонила Уткину и попросила вмешаться. «Я не считаю возможным вмешиваться в редакционную политику, — был ответ. — Если ты считаешь, что сайт поступил незаконно, подай в суд…» Иск в суд действительно был подан газетой и выигран, но для себя я сделала тогда определённые выводы. Не то, чтобы обиделась, но поняла: Уткин вряд ли когда снова станет той частью моей жизни, которая отведена друзьям. В этом я ошиблась. Каким-то образом Вася снова возник у нас в доме с букетом и какими-то вкусностями, потом прямо из-за стола утащил в ресторан под тем предлогом, что там готовят что-то такое, что непременно нужно попробовать прямо сейчас. На веранде с видом на исторический, порядком захламлённый московский пруд он затребовал у официанта кальян, и глядя на то, как смешно и неумело Василий пытается с этим кальяном обращаться, я как-то вдруг поняла, что сидящий передо мной кумир миллионов и человек, которого знает в стране каждая домохозяйка, несмотря на хорошее образование, эрудицию, известность и прекрасно подвешенный язык в обычной жизни — всего лишь большой и не очень обласканный жизнью ребёнок. Который и жизнь-то свою строит, как красивую, кем-то нарисованную картинку. С придуманной любовью и театральным с ней расставанием, с квартирой и загородным домом, построенными для семьи, которой в Васиной жизни так и не суждено было случиться. Да и не могло, наверное, случиться при его образе жизни. Зачастую мне было крайне сложно отделаться от ощущения, что вся эта внешняя яркость с фейерверками, ресторанами, безвозмездной помощи знакомым, а, порой и незнакомым людям, постоянное желание быть в гуще коллег, учеников или просто случайных собутыльников идёт от отчаянного желания Уткина скрыть пустоту и боль в собственной душе. Чтобы никому даже в голову не пришло, что там, внутри может быть холодно, одиноко, а порой вообще беспросветно. И куча проблем со здоровьем в придачу. Василию удавалось превращать всё это в шутку, в ёрничество, но проблемы никуда не девались, только продолжали множиться. Он довольно мучительно расстался с иллюзией, что может быть счастлив с женщиной, принял, как крайне болезненную данность, что уже вряд ли обзаведётся детьми, что вообще может быть по-человечески счастлив. Возможно, как раз поэтому использовал любую возможность для того, чтобы делать счастливыми окружающих. Размер его порядком изношенного сердца был в этом плане поистине безграничным. В силу собственного равнодушия к отечественному футболу не скажу, что была фанатом его комментаторской работы, но тех репортажей, которые видела, было достаточно, чтобы понять всю уникальность Уткина-комментатора. Он относился к футболу, как относятся к любимой женщине: знал о нём всё, принимал со всеми слабостями и недостатками и никогда не жалел комплиментов. Порой восхищённых, порой предельно циничных. Парадокс, но циничный Вася нравился мне больше. Когда мы всё-таки восстановили отношения, вновь доведя их почти что до дружеских, я порой звонила ему перед интервью с какими-то футбольными людьми, чтобы нащупать хотя бы приблизительную канву предстоящего разговора. Уткин умел парой-тройкой фраз нарисовать хирургически точную картину, куда идеально вписывал и личность героя, и его профессиональное мастерство, и чисто бытовые характеристики. Периодически Василий соприкасался с реальным спортом, выезжая на Олимпиады, и испытывал от этого, как мне кажется, неподдельный восторг и благоговение. Мне казалось, что для него это тоже было частью картинки, куда богатое воображение вписывало всё сразу: олимпийских богов, факелы, грандиозные победы и не менее грандиозные трагедии. И обязательно его самого — человека: чьими глазами и устами передаётся история. Уткин необыкновенно остро чувствовал все оттенки человеческих переживаний, а, рассказывая о них, словно проживал всё это сам. Не всегда, правда, верно, но всегда предельно искренне — как умел. Мне особенно запомнился его репортаж из Афин, где была дисквалифицирована российская толкательница ядра Ирина Коржаненко. В повествовании о том, как спортсменка в одночасье превратилась из небожительницы в прокажённую, было столько драматизма и сострадания, сколько, наверное, никогда не сумела бы разглядеть в сюжете я сама. Помнится, недоумевала: откуда в этом совершенно неспортивном и внешне нелепом, мешковатом парне столько настоящих чувств и до какой же степени должны быть оголены его нервы, чтобы так остро воспринимать чужую боль? Тем более шоковым оказался для меня эмоциональный текст Уткина, написанный много лет спустя и адресованный биатлонистам, лишённым медалей Сочи. В нём Вася писал: «Сейчас все эти молчащие спортсмены они не понимают главного: они не понимают, кем они перестали быть в глазах тысяч людей. Они обманули, они способствовали обману тысяч людей в момент, когда они были счастливы. А счастье – это очень редкое чувство. Было так, а оказалось, что все это было неправдой. Думал, что обрел любовь, а она, оказывается, никогда тебя и не любила. А она прекрасно знала, на чем бежала – на чем он бежал. Как говорил один киногерой: «И думал в этот момент ты не о товарищах своих погибших, а о выигрыше в 50 тысяч и о домике в Жаворонках с коровой и кабанчиком». Это нельзя простить, а понять это очень легко. Не надо сейчас играть в грусть, какая это тяжелая потеря… По сравнению с тем, как вы обманули тысячи людей, которые честно и искренне за вас болели, которые ждали этого, отложили дела, у которых не так уж и много радостей в жизни, по сравнению с этим – то, что потеряли вы, эти медали, кругляшки, деньги, которые вас заставят вернуть, – это все ерунда. Вы устроены в жизни, приезжаете домой на хорошей машине, вас там ждут жена и дети. Антон Шипулин – вообще депутат. Людям, которые за него не слишком активно проголосовали, объяснили, что они плохо голосовали и бюджета в город меньше дадут, будут дороги хуже. Они нас обманули. Вы, ребята, бывшие олимпийские чемпионы, вы, обманные чемпионы, предали это чувство счастья, сентиментальность. Наверное, было бы проще, если бы я сейчас упражнялся в ругани на этот счет. Хочется привлечь русский матерный, наверное, вы бы тоже от меня этого ждали. Но вы этого не достойны. Вы не достойны того, чтобы по отношению к этому событию демонстрировать слабость. А мат в этом случае был бы слабостью. Вы – не то, что можно назвать плохим словом, вы предатели. Это скотский поступок» Мы схлёстнулись тогда жёстко — как раз из-за Васиной привычки эмоционально рубить сплеча — навешивать ярлыки на людей спорта (не футбола), даже не слишком будучи в теме. Я орала, не выбирая выражений, но он даже слышать не хотел, что те, кого он так походя записал в преступников и подлецов, по факту тоже жертвы, заслуживающие как минимум сочувствия. Его картина мира была иной, и как же это выглядело по-уткински: немедленно заявить об этом на весь белый свет! Сейчас же, когда прошло время, я часто ловлю себя на мысли, что тот эмоциональный, но совершенно необъективный текст — он ведь тоже был чисто детским по своей форме. Истеричным отчаянием ребёнка, узнавшего, что Деда Мороза не существует. Васе нужно бы прожить ситуацию, переварить её, остудить голову, а без этого получилось вот так — горячо, яростно и… не слишком по делу. И таких моментов случалось в его журналистской карьере немало. Несмотря на моё возмущение, порой бушующее, Уткин умел совершенно внезапно сменить тему: «Слушай, я так скучаю по посиделкам у вас на кухне, пригласи меня, а?» И эта бездна обаяния растапливала своим напором все накопившиеся заочные шероховатости в отношениях. Не буду повторять избитое про «смерть забирает лучших», потому что это не так. Она забирает без селекции, просто наиболее ярких больнее отпускать. А Вася был ярок. Хотя даже не это главное. Он не боялся быть самим собой, чего сейчас боятся едва ли не все публичные персоны. Не боялся озвучить собственное мнение, не боялся совершить ошибки, не боялся признать, что может быть неправ. «…52 ему исполнилось две недели назад, и, отвечая на мой звонок, он пробормотал виновато: «А я, сволочь такая, тебя забыл поздравить. Давай уже увидимся, что ли?..» Он умел очень весело говорить о футболе и очень пронзительно — о спорте. Умел рисовать портреты людей парой-тройкой фраз, и это почти всегда было в цель. Обожал кулинарить…» На темы кулинарии мы общались, кстати, куда как чаще, чем на темы спорта или футбола. Разбирая как-то текстовые завалы в старом компьютере, я случайно обнаружила неизвестно когда написанное Уткину письмо. «Здравствуй, Вася! Ты не поверишь: рассказ о том, что у тебя месяц назад было 15 килограмм белых грибов и ты не знал, что с ними делать, поверг меня в такой шок, что до сих пор вспоминаю в отчаянии. Особенно в такие дни, как сегодня, когда параллельно с работой хозяйством заниматься приходится. Три зеленых свистка — я бы приехала, ей-Богу! Преступление ведь — иметь столько белых грибов и бездарно их разбазарить…» Парадокс, но единственной осязаемой памятью об Уткине в нашем доме осталась кулинарная книжка, написанная мной по Васькиному же наущению и с рецептами, адресованными ему лично. Прямо так я там текст и начинала: «Слушай, значит, сюда, Василий. Нормального рассольника в Москве быть не может. Потому что нормальный — тот, к вкусу которого мы привыкли с детства, — в старорежимных кулинарных книгах называется «рассольник ленинградский». Ну какой ленинградский рассольник может быть в Москве, Вась?..» 2025 год
|
Вокруг спорта
